Антинаркотический транснациональный интернет-конкурс "Майя" (Maya). Видео, фото, плакаты, рисунки против наркомании и алкоголизма

…Морщась то боли, Элла позволила тонкой игле встретиться с истерзанной веной и облегченно выдохнула, падая на кровать и улыбаясь нервно подрагивающими губами. Зарывшись в сбитое одеяло, она рассматривала свои музыкальные пальцы – предмет какой-никакой, а гордости.

Тихая и домашняя для родителей, она была настоящей оторвой по жизни.

Элла всегда с наслаждением осознавала, что ей, девочке, купающейся в родительской любви, щедро приправленной изрядной долей новеньких купюр, позволено все, ведь отец с легкостью избавит свою обожаемую дочурку от любых проблем.

Она вся была «не слишком» - не слишком высокая, не слишком красивая, не слишком умная, но разве это могло ее остановить? Девочка обладала потрясающей харизмой и не имела недостатка в деньгах.

Щедро разбрасываясь ими же, она создала себе свиту – в нее входили только самые модные, обеспеченные люди города, с преклонением смотрящие ей в рот. Вместе с ними она проводила ночи в бешеном ритме клубов, танцуя от одной кокаиновой дорожки к другой, пробуя новые «клевые» таблетки и устраивая свидание для вены и шприца прямо в туалете, чтобы потом проснуться в постели абсолютно незнакомого человека. Вместе с ними Элла, едва успев выйти из нежного возраста, перепробовала, наверное, все способы получения удовольствия, которые были известны.

Сухая, железная, немного жестокая Элла не щадила никого и ничего – ни маленького котенка на улице, вынужденного бороться за жизнь в лютые морозы, ни своего тела, измученного наркотиками и пластикой.

Она брала от жизни все и ничего не отдавала взамен.

Поистине дитя своего червивого времени.

…Находясь под действием очередной дозы, она рисовала потрясающей красоты картины маслом – все в натуральную величину. Завораживающие, пугающие своей правильностью сюжеты заставляли зрителей вздрагивать каждый раз, когда они проходили мимо, как будто у ее картин была самая настоящая душа. Да и если прижаться ухом к грубому холсту, казалось, что где-то в его глубине размеренно и гулко бьется сердце.

Просыпаясь от наркотического бреда, она подолгу стояла у своих творений, и каждый раз спрашивала маму: «А кто это написал? Такие красивые картины…».

Учебу в университете она давно уже забросила, не перестав, впрочем, врать родителям о лекциях и семинарах, на деле оказывающимися очередными вечеринками с друзьями.

Умело маскируя утром болезненно черные синяки под глазами, она уже через час могла приветливо улыбаться матери, звонко щебечущей по телефону с подругой.

Кризис назрел, когда после очередной беспутной вечеринки на чьей-то даче у нее обнаружили СПИД, что при ее-то образе жизни неудивительно. И тогда у нее словно выбили почву из-под ног – она поняла, что не всесильна.

Элла не верила, что у нее на самом деле СПИД, но врачи уверяли, что результаты почти стопроцентные. Девушка ничего не сказала родителям – блажен, кто верует – и, кинув вещи в чемодан, ночью ушла из дома, прихватив заначку на проживание и, если повезет, на наркотики.

Тоскливо бродя по ночному городу, она искала место, где можно временно остановиться на ночлег. Зарегистрировавшись у сонного администратора, она вошла в свой номер и с наслаждением «кинула кости» на старый непружинный матрац, оказавшийся тверже камня. Потирая ушибленную поясницу, она задумчиво рассматривала странного вида подтеки на выбеленном потолке и думала о том, что же ей делать дальше.

Ей предстояло как-то прожить полгода, тогда можно будет сделать еще один тест и узнать приговор строгих судей.

И после всего, что она творила по жизни, Элла догадывалась, что ей нельзя рассчитывать на снисхождение.

***

Ночь девушка провела в раздумьях. Страшно чесалось покусанное клопами тело, но сердце болело сильнее. Казалось, что оно словно выворачивается наизнанку, без сожаления разрывая ткани и мышцы.

Элла решила уехать из страны, как только появится возможность. Она надеялась, что отец не прекратит подзаряжать деньгами ее кредитку, но на всякий случай решила быть экономнее.

Ей было плохо – тело, пронзаемое болезненными судорогами, покрылось испариной, кружилась голова, и все плыло перед глазами – начался абстинентный синдром.
Страшно хотелось найти дозу.

Из-за малейшего раздражения сожженной слизистой в носу начинался страшный зуд и Элла едва не выла, моля всех богов прекратить ее страдания.
Она с нездоровым энтузиазмом косилась на дверной косяк, сдерживаясь из последних сил, чтобы не подойти и не разбить об него голову.

Через несколько часов ее мучений, кто-то сверху смилостивился над ней и ей стало полегче. Обессиленный организм воспользовался этим, и его хозяйка провалилась в глубокий сон.

***

Элла только-только прошла регистрацию и поднималась по трапу самолета, когда мужчина, идущий впереди нее резко затормозил, видимо о чем-то вспомнив. Не удержавшись на каблуках, девушка по инерции врезалась в спину незнакомца, сильно ударившись носом. Охнув от боли, она зажмурилась, пытаясь прийти в себя, а этот странный человек на разных языках попытался узнать, в порядке ли она. Буркнув несколько фраз в ответ, она покрепче взялась за сумочку и прошла к своему месту. Как оказалось, этот неловкий мужчина сидит в зоне ее видимости. Отгородившись от посторонних звуков наушниками, она закрыла глаза, готовясь к взлету.

Вскоре неприятный клубок свернулся у нее внизу живота – самолет готовился оторваться от земли. Неприятно тряхнуло, из-за чего аристократический носик Эллы едва снова не пострадал, и железная птица стала набирать высоту. Попросив у стюардессы плед, она накрылась им и задремала под убаюкивание любимых мелодий.

Ночью она смотрела в иллюминатор, пусть и не могла ничего особо разглядеть сквозь пелену черного фетра, но эта мягкая темнота была настолько нежной и ласкающей, что Элла с удовольствием купалась в ее объятиях.

Не замечая, что за ней следит пара глаз цвета янтаря.

***

На выходе снова возникла волокита с документами, отчего Элла едва не потеряла терпение и не сорвалась на плотно сбитого француза с ямочкой на подбородке. Сказывалась ломка – дико крутило живот, а красные от лопнувших сосудов глаза пришлось прятать под модными очками. Подхватив чемодан, Элла пошла к выходу из аэропорта, как вдруг ее кто-то окликнул. Повернувшись, она увидела того самого недотепу, из-за которого чуть не сломала нос. Мысленно выругавшись, она хотела уж было продолжить движение, как заметила у него в руках свою сумочку, в которой были все ее средства к существованию. Она побежала к нему навстречу. Наверное, это выглядело как встреча влюбленных после разлуки в старой мелодраме.

Вот только вместо страстных объятий и поцелуев, она вырвала у него сумку и первым делом полезла проверять, все ли на месте. Удостоверившись, что ничего не пропало, она подняла свои глаза и поежилась, выхватив взглядом его – цвета темного золота, рыжие, янтарные… Она даже не смола сообразить сразу. Быстро поблагодарив мужчину, она поспешила от него подальше, к кучке оживленных таксистов. Найдя себе невысокого старичка, бравшего за проезд не так много, так остальные, она села в машину, закашлявшись от чересчур сильной концентрации табачного дыма – видимо, дядька смолил, как паровоз.

Проводив взглядом незнакомца со странными глазами, она облегченно вздохнула и, под веселую болтовню разговорчивого таксиста покатила в гостиницу, рассматривая в окно машины красоты Парижа, невольно забыв обо всех своих проблемах, и, как в детстве, открыв рот и буквально прилипнув носом к стеклу.

***

По сравнению с предыдущей, эта гостиница была намного лучше, хоть и не самая дорогая. Чувствовалась Европа.

***

Париж даже пахнет по особому – терпкими нотками свежесваренного кофе, раннеосенней влажной листвой и сладостями из маленького магазинчика на углу.

Элла провела весь день, сидя в летнем кафе; по прежнему пряча красные (на этот раз от слез) глаза под очками и низким козырьком кепки, кутая плечи в широкий шарф и с давно позабытым наслаждением потягивая эспрессо.

Ей было интересно: как бы повели себя окружающие, если бы узнали об ее болезни? Улыбалась ли бы так мило официантка? Пытались ли бы познакомиться два молодых французика, вынужденные отступить из-за ее враждебности? Конечно, нет…

Элла жестко усмехнулась и ушла в гостиницу, не в силах видеть счастливые лица.

Лица людей, которые, в отличие от нее, будут жить.

***

Снова было больно. Проведя всю ночь в обнимку с унитазом, девушка была уже готова на все, что угодно ради дозы. А кости выворачивало так…

Перед газами было темно. Ледяными негнущимися пальцами она коснулась лба, пытаясь определить температуру, но тут же отдернула руку, словно обжегшись. В мозг закралась предательская мысль: раз есть деньги, почему бы не уступить соблазну?

Казалось, что сотни голосов нашептывали ей: «Давай! Сделай это! Прекрати свои страдания!»…

Закрыв руками уши, она побежала.

К балкону.

Последнее, что она помнила – глаза цвета темного янтаря.

***

Элла впервые влюбилась еще будучи ребенком, классе в пятом. В новенького. Когда он впервые вошел в класс, такой высокий (а мальчишки, обычно, в этом возрасте еще совсем птенчики) и импортный, в новеньких белых джинсах и пиджачке в тон, она поняла, что пропала – что-то, наверное сердце, в груди бухнуло, кажется, аж до самых пят, кровь бросилась в лицо, а руки стали неприятно липкими. Новенький, его звали Миша, сел рядом с ней, так как это было единственное свободное место в классе – с ней мало, кто дружил. Кровь в висках застучала в унисон сердцу. Элла боялась лишний раз пошевелиться, чтобы не показать себя в невыгодном свете, а когда он на математике попросил у нее ластик и их пальцы слегка соприкоснулись, ей показалось, что ее ошпарило кипятком. Сжав ручки в кулаки, она высоко вздернула носик и сидела так, словно маленькая снежная королева.

Девочки и мальчики в этом возрасте только начинают чувствовать симпатию друг у другу, и вот тогда-то она и выражается в дерганье косичек, склеивании страниц учебника и многочисленных обидных кличках, данных мальчишками. Эллу эта участь обошла стороной, и она с завистью смотрела на ревущих девчонок, еще не понимающих, что мальчики такое делают не из злости. А вот ее, маленькую Эллу, за косички дергал только секретарь отца – еще не старый, но с точки зрения ребенка настоящий дедуля; холодный, серьезный человек, который только рядом с ней вел себя весело и непринужденно. Тогда Элла воспринимала его как своего жениха и жутко ревела, когда узнала, что тот женат.

В тот день, когда Миша впервые стал оказывать «знаки внимания» ее единственной подруге Марусе, Элла впервые по-настоящему поняла, что такое боль и ревность. Она больше не могла ни спокойно разговаривать с Марусей, ни сидеть рядом с первой своей любовью, а тогда она именно так высокопарно называла первое детское увлечение в лице Михаила.

Она отомстила им всем – и своему возлюбленному, подмешав тайком ему в компот мамино французское слабительное, и бывшей лучшей подруге, склеив все учебники и засунув толстую влажную жабу в портфель.

Отец, когда узнал обо всем, прекратил финансирование этой школы и перевел дочь в другую – закрытого типа, где учились одни девочки.

***

Проснувшись, Элла долго лежала с закрытыми глазами, чувствуя, как по щекам, грязным от размазавшейся туши, готовы потечь слезы. Она скучала по всем – по маме, немного легкомысленной и свободной во взглядах на воспитание дочери, по отцу, такому доброму и теплому, у которого она так сильно любила сидеть на коленях, но больше всего, как ни странно, по Маше. Да-да, именно той девочке, простой, из семьи учителей, которой она подарила не лучшие детские воспоминания и которую так беззастенчиво любила, даже несмотря на то, что та ее предала. Хотя, Элла уже давным-давно простила ей детскую обиду, и ее мучил вопрос: сможет ли Маша простить ее?..

Открыв глаза, она резко захлопнула их обратно. Было как-то жутко от того, что она в первую очередь увидела тот кошачий янтарь – глаза мужчины из самолета.

Тот вежливо осведомился, как она себя чувствует, взял ее за руку, и она ощутила неприятный зуд во всем теле, захотелось отгородиться хотя бы одеялом от этого странного, внимательного, пронизывающего до костей взгляда. От этого человека, из-за превратностей Судьбы постоянно попадающегося ей на глаза. Она не верила в Судьбу, в случайности тоже, как впрочем, и в то, что этот мужчина может быть для нее опасен, но какой-то противный предупреждающий писк в голове заставлял ее все время быть готовой к обороне.

Мужчина представился Дмитрием. Дальше он нес какой-то бред про то, что встретил ее в аэропорту и с тех пор не мог забыть… Что она ему нужна, что он готов все сделать для нее… Тогда она безаппеляционно закатала рукава, демонстрируя ему посиневшие вены и расчесанные следы от ногтей на руках. Он спросил только одно: СПИД? Она устало кивнула, внутренне приготовившись к презрению, отвращению и длинным тирадам, о том, что она такое. Разувшись и поставив ботинки подальше, он бесшумно присел на постель рядом с ней, крепко сжал ее руку и обнял за плечи.

И Элла, впервые за долгое время, разрыдалась от счастья.

***

«У него красивые глаза…» - думала Элла, сидя на постели рядом со спокойно похрапывающим мужчиной.

Меняющиеся в зависимости от настроения – то золотые, то янтарные, то словно темный мед – они завораживали своей глубиной и тягучестью, умиротворяли, давали легкость во всем теле, казалось, что за спиной выросли крылья, вновь возникла эйфория – его глаза для нее были словно воздействие метамфетамина.

Его глаза и руки стали для нее новым наркотиком.

Без очередной дозы которого начиналась ломка…

От которого она чувствовала кайф сильнее, чем от своего бывшего возлюбленного – кокаина.

***

А дальше были Мадрид, Рим, Венеция, Дрезден, Афины – где они проводили все свое время на узких улочках, исследуя быт, пробуя новые блюда, танцуя прямо на улице под аккомпанемент местных музыкантов, постоянно держась за руки, и буквально дыша друг другом.

Элла больше не носила очков. Чтобы без преград любоваться своим новым янтарным наркотиком.

Компенсируя свою бесшабашную юность, девушка постоянно училась, узнавала что-то новое, с интересом слушала рассказы своего друга о его путешествиях, о влюбленностях (не без доли ревности, конечно), и записывала все, что с ней происходило в небольшой блокнот, подаренный Дмитрием.

Она могла засунуть свой нос куда угодно, если ее что-то заинтересовало, и, вопреки известной присказке о Варваре, люди, тронутые ее участием, интересом к их жизни и сочувствием к их проблемам, с охотой делились с ней мыслями, историями из жизни, порой использовали ее как жилетку, чтобы выплакать все, что переполнило их. А Элла, словно окрыленная всеми этими новыми знаниями, открывшимися для нее, вроде того не заслуживающей, с жадностью впитывала их, не боясь задохнуться или свалиться под немалой их тяжестью.

***

Вернувшись домой, Элла натолкнулась на стену молчания. Родители, уже не надеявшиеся ее увидеть, в тот момент обедали, да так и замерли с ложками у рта. Мать, словно постаревшая за месяцы их разлуки, раскраснелась, увлажнилась глазами и бросилась к ней, обнимая изо всех сил. Отец поднялся, такой же статный и величественный, как и был, и навис над Эллой. Девушка почувствовала удар и зажмурилась, но вдруг поняла, что он не бьет, а обнимает. Обнимает крепко, с отчаянием прижимая блудную дочь к широкой груди, стянутой дорогим пиджаком. И тогда девушка разревелась, целуя его щетинистую щеку и сжимая руку матери, такую же нежную, как в детстве, когда она гладила ее по волосам, читая сказку на ночь.

А Дмитрий стоял неприкаянный, наблюдая за этой счастливой семейной сценой, и озорно блестел янтарными глазами.

***

Уже почти без страха повторно сдав анализы на СПИД, Элла решила последние спокойные две недели незнания провести дома. И первой, кому она позвонила, была Маруся.

***

Маруся, смущенно ёрзая, сидела в комнате Эллы на ее постели. Зашедшая хозяйка комнаты поставила перед ней чай и села рядом. И не выдержала… Прижала к себе бывшую подругу, уткнулась в плечо и стала взахлеб рассказывать, что с ней было, как ей было без нее плохо. А Маруся только гладила ее по голове, сначала испуганно, а потом уже с нежностью, успокаивая.

И узнав о возможной Эллиной болезни, она не испугалась и не отстранилась, а лишь крепче, почти до боли сжала ее запястье.

Они проговорили всю ночь и пришли к выводу, что никакие мужики не стоят того, чтобы терять подруг. Истина известная, но не всеми понимаемая.

И Элле стало легче. Ведь оказалось, что она любима и не одинока.

***

Сидя в приемной в больнице, Элла с отчаянием держалась за большую Димину ладонь. Такую же мягкую, как мамина.

Вышла ее бывшая подруга из свиты, вытирая потекшую от слез тушь тыльной стороны ладони по впалым щекам. Она была под кайфом и поэтому не узнала Эллу, чему та была несказанно рада. Ее поистине ужаснул вид той девушки – казалось, она умерла, а организм только-только вступил в первую стадию разложения. Болезненно худая, пропитанная гарью, она вся была покрыта синяками от уколов. «Неужели я была такой же?» - только от этой мысли Элле стало дурно.

Вышедший врач пригласил ее в кабинет и тут же улыбнулся, сказав, что она выглядит посвежевшей. Позвав сестру, он сказал ей принести результаты анализов, а сам в это время стал копаться в каких-то бумагах.

Эта неопределенность сжигала Эллу. Ей захотелось встать с этого чересчур вычурного кресла, предназначенного для пациентов, и пробежаться по кабинету, или вновь очутиться рядом с Димой, так непредусмотрительно оставленным в коридоре.

«Почему так долго?!»

Элла с силой впилась ногтями в кожаные подлокотники и поморщилась от боли. Наконец появилась медсестра, принесшая кучу маленьких бумажечек, как для самокруток.

Врач посмотрел на них, а потом закричал, чтобы принесли результаты полугодичной давности. Элла внутренне сжалась, а врач все повторял: «Не может быть…»

Вскоре в кабинет, уставленный слишком большим количеством мебели, набежал целый консилиум. Они смотрели на Эллу, как на сумасшедшую, чумную или призрака, а она недоумевала – у нее что, дырка в голове, что все так пялятся?

Вышел вперед мужчина, как ей объяснили – зав.лабораторией, и сообщил, что прошлые результаты были с ошибкой. «Ну Вы понимаете, у нас тогда праздник был… День рождения директора поликлиники…»

Элла уже не слушала. Она словно впала в ступор и расширившимися глазами смотрела на лица врачей – то радостные, то удивленные, то с огоньком любопытства.

Выбежав из кабинета, она зарылась в крепкие объятия Дмитрия, словно в лоскутное одеяло, впитывая в себя его силу, уверенность и нежность. А потом они целовались. Целовались и никак не могли остановиться. И их не смущали заинтересованные или недовольные взгляды пациентов, сидящих у кабинета, деликатное покашливание стоящих сзади врачей и слезы, текущие по щекам Эллы.

***

Их свадьба была небольшой и по-семейному уютной.

Узнав, что Миша – ее первая любовь, а ныне муж Маруси – тоже будет там присутствовать, молодожены волновались. Особенно Дима, который с ревностью ожидал встречи с потенциальным (пусть и в прошлом) соперником.

Но на деле…

Тот мальчик, о котором она мечтала в детстве, превратился в небольшого, размякшего дядечку, ставшего кандидатом каких-то-там наук и беззаветно любившего свою жену. Которая, впрочем, отвечала ему взаимностью.

Элла даже позавидовала им немного.

И, как в искупление за тот детский грешок, они в будущем назвали сына Мишей, а дочку – Марусей.