Я умер. Три дня назад. А сегодня меня хоронили. Земля была уже застывшей. Холодные комья громко ударяли по крышке гроба и казалось, что можно чувствовать боль от каждого удара.
Но это только так казалось. Я больше не могу чувствовать боли. Или вкуса. Или запаха. И даже наблюдать за всем происходящим со стороны становится всё труднее и труднее. Подсознание подсказывает, что всего-то мне осталось до темноты. А потом-не будет ничего.
Одетая в чёрное платье, Лиза сидит, сложив руки на коленях, у заставленного блюдами с едой стола и молча смотрит в стену. Я пытаюсь встретиться с ней взглядом, но она меня не видит. А я всё равно смотрю и смотрю на неё, пытаясь хотя бы мысленно дотянуться, достучаться, докричаться. Чтобы услышала, чтобы поняла, чтобы-простила.
Они по-прежнему не знают, убил ли я себе умышленно или просто с дозой переборщил. Склоняются к тому, что произошло самоубийство. Мол, работу любимую забрали, из университета выперли, вот и не вынесла душа поэта. Приятно, конечно. Значит, не совсем подонком меня считают. И зря. Уж лучше бы я и правда-умышленно передозировал. Только всё было иначе.
Помните, в книжках? Людям после продолжительного голода есть давали что-нибудь полегче и по чуть-чуть. Иначе те умереть могли бы.
Наркоман, который продержался "сухим" какое-то время, а потом сорвался-он не будет по капельке приобщаться к любимой отраве. Он дорвётся и облопается этим самым. Будь то травка, или героин, или чистенький медицинский морфин.
Вот и я. Дорвался. На сей раз окончательно.
Началось всё как-то случайно.
По юности, конечно, как и большинство молодых людей моего поколения, я пробовал пару раз марихуану. Но это было так, баловство одно. Ушло в прошлое вместе с годами, проведёнными в колледже. Потом началась взрослая жизнь, в которой появилась семья, интересная работа.
Наши кардиологи быстро выделили меня из числа других медбратьев и, когда больница получила разрешение от штата на открытие своей собственной лаборатории ангиографии, меня назначили менеджером.
Мне как менеджеру пришлось поднимать эту лабораторию с нуля. Не в одиночку, конечно. Но всё равно. С нуля-это трудно. Нагрузки моральные-хоть караул кричи. А ведь у меня уже семья была. Жена и двое сыновей. Младшему год едва исполнился. Старшему-пять. Лизе помощь нужна была с ними. Она сама заканчивала университет на кандидата наук по реабилитационной медицине и также работала неполную рабочую неделю в больнице.
У меня же, помимо работы, тоже была учёба: вскоре после получения позиции менеджера, пришло приглашение на обучение в программе, подготавливающей ассистентов-анестезиологов, куда я послал заявление несколько месяцев до этого. Правда, прежде чем начать занятия, мне нужно было повторить курсы анатомии и химии в университете.
И началось. То есть, и без учёбы было нелегко, а с учёбой... Я начал оставаться после работы и заниматься уроками прямо там, в больнице: дома дети, им внимание нужно! Мальчишки, тем более. В общем, готовил я уроки в своём кабинете без всяких помех. Потом ехал домой, где спал часов пять-шесть и-назад, на работу.
Нужно сказать, что доступ к наркотикам у нас в лаборатории был очень простым, но никто не зарился. Кому охота хорошей работой рисковать? Медсестра в лаборатории ангиографии-это как "Кадиллак" профессии! Да, ну так вот. Наркотики хранились просто запертыми в шкафчике. Замок тот пальцем открыть можно было при желании. Но и этого не особенно требовалось. Наркотики, используемые во время процедур, не всегда использовались полностью. Неиспользованные-выбрасывались в контейнер для острых предметов в присутствии коллеги. Ну, это чтобы предупредить злоупотребление.
И однажды я сорвался. День тот, помню, был просто сумасшедшим. Одного за другим Скорая привозила пациентов с сердечными приступами. И это в то время, когда расписание было полностью забито на много дней вперёд, а недовольные кардиологи звонили непрестанно, пытаясь протащить своих пациентов вне очереди, что только увеличивало всеобщий хаос. На очередном административном собрании мне устроили полный разнос без всякой на то причины. И, в довершение всего, я не успел подготовиться к экзамену в университете, который был назначен на завтра. Это означало, что ночь придётся учить.
После последнего пациента осталось два миллиграмма морфина. Я подошёл к Стиву, чтобы тот засвидетельствовал уничтожение остатков, выбросил их и пошёл в свой кабинет. А потом, когда все ушли-вернулся. Минут пять сидел я перед закрытым контейнером с острыми объектами, прежде чем решиться. И решился.
Всё оказалось очень просто. Содержимое тоненьких бутылочек, по-прежнему закрытых резиновыми пробками, было, практически, стерильным.
Я взял ту бутылочку, что сам бросил в ящик-она прямо вот так наверху и лежала,- наполнил шприц, протёр кожу алкоголем и решительно проколол толстую вену в сгибе локтя.
Мне, конечно, раньше доводилось наблюдать, как наркотик действует на пациентов. Приятное такое улётное выражение лица, пофигистское отношение ко всему окружающему. Кайф, одним словом. Ну, а тут самому пришлось испытать его действие... Хорошо было? Конечно, хорошо! Классно было! Несказанно классно! Лучше не бывает!! До писка, до боли, до боли-и-и!!!
Я очнулся на полу. Рядом со мной лежали четыре маленькие бутылочки. Страшная догадка ударила обухом: это же я всё в себя вколол! Но как?! Я ведь не наркоман! Я же только чтобы стресс снять!
Быстро убрав за собой, я открыл учебник и сел заниматься. Помог мне морфин? Трудно сказать. Я был энергичен и полон сил-но также я был полон ужаса от того, что произошло. То есть, адреналин в моём теле доминировал так или иначе, но в результате чего-кто знает? А потом подъём прошёл и остались страх и усталость. Чтобы набраться сил на дорогу домой, пришлось открыть ящик в другой комнате лаборатории-у нас их всего три-и принять маленькую дозу. Стало получше и я поехал.
Так и пошло. Я поумнел и дозировал себя с умом, чтобы уроками мог заниматься. На выходные, правда, было хреново. Болело всё: мышцы, живот, голова, душа. Все мысли были об одном: воскресенье скоро закончится и наступит понедельник.
Мальчишки мои уже чуть подросли: Нику исполнилось два года, Итану-шесть. Они тянулись ко мне, хотели, чтобы я играл с ними в футбол, или бейсбол, или баскетбол. А у меня не было сил. Я жаловался на усталость и нагрузки на работе, натягивая на себя плед в безуспешных поисках удобного положения на диване перед телевизором.
Лиза подозревала неладное, но не могла понять, в чём дело. А самое ужасное ей и в голову не могло придти.
Я же успокаивал себя тем, что как только этот трудный период моей жизни закончится, я положу конец опасной привычке. Сомнений по этому поводу у меня не было никаких. Я считал себя достаточно сильным человеком и был уверен, что со своей слабостью смогу справиться без труда. Тем более, что мне был знаком подобный пример.
Однажды в самом начале медицинской карьеры мне довелось познакомиться с интересным пациентом-солидного вида мужчиной лет пятидесяти, которому нужно было поставить капельницу, и я, соответственно, искал подходящую вену. А вен не было! Одна попытка, другая-ничего. Я посмотрел на него тогда в нерешительности, прикидывая, как лучше задать деликатный вопрос, но мужчина опередил меня:
--Нет у меня вен. Результат многих лет на героине.
Но он был совершенно не похож на наркомана! Как выяснилось, привычка осталась в прошлом. В один прекрасный день, объяснил мужчина, он посмотрел вокруг и обнаружил, что многих друзей по игле больше нет в живых: кто умер от передоза, кто от рака печени (частый результат гепатита С, неизменного спутника наркомана), кто ушёл из жизни по причине осложнений спида (ещё один спутник любителей жидкого яда), а кто просто исчёз из поля зрения, сгинув с лица земли неизвестно где и как. То ли померли под чьим-нибудь забором, то ли были убиты на почве неподеленной дозы, то ли что-нибудь ещё, не менее ужасное. И вот тогда-то этот мужчина и решил, что довольно. Решил-и завязал. Ломало его, конечно, несколько дней. Думал, что не выживет. Но выжил. И с тех пор-ни-ни!
Я помнил эту историю и был уверен, что сам окажусь ничуть не слабее, когда придёт время завязать.
Как я передозировал в первый раз-до сих пор не знаю. Нужно признать, что количество наркотика, требуемого для желаемого результата, увеличивалось. К счастью, работы в моей лаборатории было навалом и, соответственно, больше выбрасывалось морфия, а также гидроморфона, который я предпочитал: действие было сильнее.
А тогда всё было, как обычно. Закончился рабочий день. Все, кроме меня, ушли домой. Я прошёлся по ящикам и извлёк необходимое мне лекарство. Набрал в шприц всё, что было, и ввёл в вену. С венами, кстати, приходилось проявлять изобретательность. Они, как известно, становятся хуже или вообще исчезают от частого использования. Кроме того, нужно было скрывать места уколов, иначе кто-нибудь мог заподозрить меня в том, что я делал. Пришлось использовать вены на ногах.
Вот и тогда, я сел на пол, прислонившись спиной к стене, ввёл наркотик и погрузился в мир видений, которые, кстати, чем дальше тем больше становились малоприятными.
В тот раз меня пытался сожрать какой-то дракон. Что самое ужасное, очертаний его я не мог разглядеть. Просто что-то огромное, дышащее огнём подступало ко мне всё ближе и ближе, а я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, понимая, что хоть это всё и является игрой моего больного мозга, но конец может быть реальным!
Очнулся я на больничной койке с капельницей в руке.
Обнаружила меня тогда уборщица. Вызвала врачей из Приёмного Покоя. А те очень быстро во всём разобрались. Да и чего там разбираться, если нога по-прежнему жгутом перевязана и рядом шприц пустой валяется!
Откачали меня быстро, но в сознание я пришёл не сразу. Так бывает. А пока лежал без сознания, на работе решали, что же со мной делать. И решили.
С позицией менеджера мне пришлось распрощаться. С лабораторией ангиографии-тоже. Перевели меня простым медбратом на этаж. И то, при условии, что я буду параллельно проходить реабилитацию в течение года. Испытательный период, так сказать. Мне ничего не оставалось, как согласиться. А вы бы не согласились?
Учёба тоже закончилась. Кому нужен анестезиолог-наркоман? Это всё равно, что лису запустить в курятник.
Семья моя... Не знаю как, но Лиза простила. Любила она меня. Хотя, кажется, всё меньше и меньше причин у неё на это оставалось. А, может, из-за сыновей решила терпеть. Им папа нужен, как ни крути.
А я, кстати, опять стал хорошим отцом своим мальчишкам. На рыбалку вместе ездили. В баскетбол играли. Книжки я им читал. Про Вини-Пуха. Любимая их книжка была.
Вы спросите, на срывался ли я во время того испытательного периода? Нет. То есть, хотелось ли мне? О да! Но сорваться-нет. Невозможно было сорваться. Сами посудите. Еженедельные проверки по расписанию плюс неожиданные, когда им в голову взбредёт. И так целый год. А если нарушу-вплоть до тюрьмы. Таким было условие, поставленное судьёй! Тут тебе не до шуток! И штраф ещё. То есть, наказывали вроде как меня, а страдала вся семья.
Нам пришлось продать большой дом, который мы купили после получения мной позиции менеджера, и переехать в жильё поменьше в районе похуже. Школа у Итана теперь была не ахти какая, но Лиза старалась компенсировать, занимаясь с ним дополнительно математикой и чтением. А свои уроки ночами готовила. Горе одно, в общем.
Мне иногда казалось, что было бы легче, если бы она накричала на меня, по лицу ударила или вообще развелась. Потому что, помимо всего прочего, меня неотступно грызло чувство стыда. И сыновьям в глаза смотреть было трудно. Особенно, когда они просили купить новую электронную игру или другую недешёвую игрушку, а я не мог: зарабатывал я теперь намного меньше, да и деньги нужно было выплачитать за реабилитацию, регулярные проверки и встречи с психологом.
Ну да, психологом! То есть, мозги он должен был мне два раза в неделю промывать. И, как вы догадываетесь, не бесплатно.
Должен признать, что все эти меры действительно помогли. Жизнь моя определённо поменялась в лучшую сторону. И я иногда даже умудрялся пропустить какую-нибудь шутку по поводу своих невзгод. Лиза, правда, не любила этих шуток. Она по-прежнему боялась за меня. Боялась, что когда испытательный период закончится, я сорвусь.
Почему она так думала? Не знаю. Слабинку, что ли, чувствовала во мне? Но почему? Я считал себя всегда довольно сильным человеком, способным справиться с любыми трудностями. Ну, сорвался однажды. С кем не бывает? Нельзя же на основании этого крест поставить на человеке!
Ха! Крест поставить на человеке! Ведь поставят! На могиле на моей! Эх, мать моя женщина. Права Лиза была, вот что! На все сто права! Сорвался я! Как только возможность предоставилась-тут же и сорвался!
Закончился мой испытательный срок. Отметили мы его очень скромно в семейном кругу, поскольку через несколько дней планировалось празднование большего масштаба: тридцать три года мне исполнялось. Возраст Христа. Возраст начала. Возраст перерождения. Ну я и переродился. Окончательно.
В тот день меня послали работать на другой этаж: у них медсестёр не хватало.
Большинство больных в том отделении было послеоперационных. После замены бедренных там, коленных суставов.
Вы понимаете, что это означало в переводе на мой язык? Курятник, вот что! Морфий и гидроморфон лились рекой. Заманчивым, вожделенным, нескончаемым потоком! Только знаете что? Меня это больше не волновало. Год я прожил "чистым" и, хотя иногда хотелось вырубиться на какое-то время от своих дум о том, что произошло, сразу следом приходила мысль о цене такой отключки. Цене во всех отношениях.
В общем, отработал я свою смену и вот в самом конце оно и случилось. Я вспрыснул очередному пациенту два миллиграмма гидроморфона и подозвал коллегу, чтобы тот засвидетельствовал то, как я выбрасываю оставшиеся два миллиграмма.
Тот уже закончил полностью все свои обязанности и готов был отчалить. Поэтому он мельком глянул на бутылочку, контейнер на стене, кивнул головой и пошёл за своими вещами.
То ли работникам в этом отделении не сообщили о том, что произошло со мной год назад, то ли он очень спешил-не знаю. Так или иначе, стоял я в одиночестве в медицинской комнате и в руках моих было два миллиграмма гидроморфона. И что, вы думаете, я сделал? Опустил эту бутылочку в нагрудный карман и пошёл заканчивать смену.
Пока я рассказывал ночной медсестре о своих пациентах, яд в моём кармане, казалось, прожигал насквозь стекло, материю, а затем и кожу и готов был протечь, просочиться сквозь капилляры мышечной ткани в кровяной поток, который принесёт его в мозг и, и... Лис в курятнике. Чего ожидать?
Закончил я свои дела и, когда никого не было вокруг, незаметно скользнул в комнату, где хранились контейнеры для биологически опасных материалов, а также кратковременно находились контейнеры с острыми предметами, пока их не забирали соответствующие службы больницы.
Я, кажется, упомянул, что в этом отделении наркотики лились рекой? Одна половина уходила в вены пациентов, а другая-вот в эти самые ящики. То есть, там было чем поживиться.
Несколько минут спустя я был вооружён до зубов. Теперь оставалось прихватить шприц с иглой и решить, где всё это произойдёт.
Почему, вы спросите? Я и сам не знаю. По-моему, я решил, так сказать, "попировать" напоследок, отмечая своё возрождение тридцатитрёхлетним мужчиной, оставившим всё плохое позади. Вы скажете: иллюзия! После первого раза всегда идёт второй, потом третий и так далее. Посмотри на курильщиков! А я скажу: не надо обобщать! Если бы я не умер, не было бы второго, и третьего, и так далее! Не было бы! Это я вам говорю! Я же лучше вас себя знаю!
Только что уже сейчас рассуждать, если да кабы. Пошёл я тогда в туалет для посетителей на первом этаже. Отдельная такая кабинка, запирающаяся изнутри. Специально для посетителей в инвалидных колясках. Просторная, то есть.
Запер дверь, набрал в шприц жидкость из собранных бутылочек, нашёл подходящую вену на правой щиколотке и... Я помедлил. Я не сразу это сделал. Какое-то время даже колебался. Честное слово! А потом аккуратно ввёл иглу, а затем и содержимое шприца в большую толстую вену.
Почему получился передоз? Думаю, я забыл учесть тот факт, что год уже не употреблял. То есть, исходил из того количества, которое год назад мог перенести совершенно спокойно. Ну, и жадность, видимо, тоже свою роль сыграла. Или соблазн: коли есть, коли много, то почему бы и нет?!
Я помню, что вначале было хорошо. Тело стало невесомым. Казалось, я парю над землёй-а не над полом туалета, замечу вам-и обозреваю с высоты все те места, где мне довелось побывать. Потом парить стало тяжелее. Словно ты птица и кто-то вдруг связал тебе крылья. И ты смотришь на эту землю и представляешь, как сейчас упадёшь и разобьёшься вдребезги и дождь смоет останки твои в водосточную дыру на краю дороги. Потом стало трудно дышать. Словно ты выдохнул и кто-то в этот самый момент затянул широкий кожаный ремень вокруг грудной клетки. Ты пытаешься вдохнуть, пытаешься, стараешься изо всех сил избавиться от жёстких оков, но никак не получается! Ты в ужасе от сознания, что сейчас просто задохнёшься и умрёшь! Мир начинает блекнуть, всё покрывается молочной пеленой и, наконец, это всё, что ты видишь-молочное марево.
Когда кошмар закончился, я увидел себя на полу, лежащим в луже дерьма и блевотины. Я не очень понимал, что произошло, почему я смотрю на себя со стороны, почему тот я, на полу, не двигается и, кажется, даже не дышит.
Так прошло немало времени. В дверь туалета несколько раз стучали. Потом щёлкнул открываемый снаружи замок и внутрь зашло несколько мужчин. Увидев меня-того, что на полу,--они остановились, потом один из них кинулся проверять мой пульс, остальные убежали, видимо, за помощью. Вскоре пришли люди с носилками и меня понесли куда-то, а я, наблюдающий за всем этим со стороны, последовал за ними... прямо сквозь стенку. Вот тогда-то меня и обожгла ужасная мысль: я умер!
Моя смерть была подтверждена в приёмном покое. Вскоре пришла Лиза. Она не плакала. Только глаза её были такими, такими... Я не знаю, как объяснить, какими были её глаза. Если всю боль и горечь, существующую в этом мире, слить в одно место и сделать из этого глаза-вот это и были глаза моей Лизы.
Потом меня повезли в морг, а Лиза поехала домой. В машине она заплакала. Точнее, разрыдалась. Даже остановила машину на обочине, потому что вести её в таком состоянии было небезопасно, а Лизе нельзя было рисковать собой: у неё-не у нас!-было двое детей, которые полностью зависели от своей мамы.
Чувство ответственности! Даже в такой жуткий момент Лизой руководило чувство ответственности. Но куда ушло моё? Куда, к чёртовой матери, подевалось моё чувство ответственности? Как я мог? Они же верили в меня! Не бросили, не отступились, были рядом до самого конца! Ник вообще от меня не отходил последнее время. Итан картинки рисовал, на которых мы всей семьёй играли в мяч. Или катались на санках. Или просто стояли рядом и сверху светило солнце из угла бумажного листа, а под ногами зеленела полоска травы.
Всё будет по-прежнему, но без меня. А это значит: не по-прежнему, нет! Лиза моя, Лизонька, прости, любимая, прости! Сохрани меня в памяти таким, каким я был до морфина, до безумия. Расскажи нашим мальчикам, что я был умным, сильным, добрым, надёжным. Что любил их больше всего на свете. И тебя любил. И ещё-будь счастлива. Забудь меня, найди себе достойного спутника и хорошего отца мальчишкам, но никогда не забывай нашу любовь.
Лиза продолжала молча сидеть за столом в своём чёрном вдовьем одеянии, а я молил её беззвучно, надеясь, что она поднимет глаза и сможет, если не увидеть, то хотя бы почувствовать моя присутствие.
И вдруг она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. Неужели она видит меня? Почему она смотрит так пристально? Вот она подняла руку, словно пытаясь дотянуться до чего-то! До меня? Я рванулся вперёд, чтобы коснуться любимой руки, и понял, что не могу. Неужели это всё? Неужели конец? Хотя бы несколько мгновений! Я на всё готов ради них. Только... Марево... Лиза... Прости... Прощай... И больше ни...
Комментарии:
Нет комментариев