Привет.
Наверное, если бы мне сегодня позвонили и сказали, что я умер, я бы ни капельки не удивился.
А, может, я и умер. По крайней мере, мне уже долгое время кажется, что за моими ребрами лежит кто-то мертвый и гниющий. Да и чем я - мертвый отличаюсь от меня - живого? Да ничем. Разве что мертвому ничего не надо. Да и живому нужно немногим больше.
В любом случае, жизнью это назвать тяжко. Ну, да. Перебивался. Это как прыжок с одного шара на другой. А внизу - пропасть. Прыгнул: да, эйфория, ура; падение: черт, пролетел мимо шара, удар, боль, ломает; допрыгнул: снова "ура". И потребности свелись к физиологическим, врожденным.
Если я сейчас и вправду на Том Свете, то здесь, кажется, неплохо. Очень даже тихо и мягко. Похоже на клинику. Передо мной - телек с бессмысленными серыми полосками. Шипит. У него две светящиеся красные кнопочки, как глаза, такие же бессмысленные, как и все, что он может дать. Еще один наркотик.
По-моему, у меня в руках пульт, и в телевизоре - кассета с моей жизнью. Я перематываю, останавливаюсь в любом месте наугад. И почти везде одно и то же: бесперспективность.
Перемотал на детство. Собака. Больная, накинулась, укусила. Мама в панике. Делают много уколов в живот, от бешенства. До дрожи боялся уколов. Знать бы мне тогда, что не пройдет и 20 лет, а я буду готов выплюнуть дьяволу на ладонь собственную душу, чтобы получить заветный укол. Я бы подумал, что схожу с ума.
Кассета. Мотаю пленку. Остановил. Мне 12, и это мой день рождения. Несколько друзей и я играем в приставку, которую мне подарили, до отвала наедаясь сладостями, и нам кажется, что большего счастья не может существовать. Эйфория.
Десять лет спустя. Мой 22 день рождения, вокруг меня люди, которых я называю друзьями. В голове плывет что-то невообразимое, будто тысячи разноцветных ламп светят из моих глаз. Вижу, как друг берет кошку и пытается съесть ее. Зачем?... Перестань, она ведь ни в чем не виновата. Похоже на шизофрению. Кажется, я проглотил змею, и она извивается, или это все мне чудится? Приносят пакетики с порошком, и нам кажется, что большего счастья быть не может. Эйфория.
Как я начал? Мне было 19, появились новые друзья; бросила девушка; хотелось, чтобы все восхищались моим бредом, как восхищались в свое время Джимом Моррисоном. Столь романтические идеалы начет славы ко мне пришли после просмотра фильма "Дорз".
Говорят, банально винить компанию, в которую попадает человек. Во всех своих бедах виноват только он сам. Верно. Не поддайся я тогда мнимому унынию и идиотским желаниям, не возьми из рук друга НЕЧТО с комментарием "Попробуй, не понравится - перестанешь", я бы сейчас не сидел здесь и не "мотал" свою жизнь по телевизору.
Еще пара секунд перемотки. Отчисляют из университета, неуспеваемость. А я ведь мечтал стать ветеринаром, лечить зверушек, предотвращать бешенство у собак. А теперь - плевать...
Перемотка. Тут страшное. Нас много, и мне страшно оттого, что нас много. В глазах моих каждый человек превращается в два, а то и три человека, поэтому мне видится огромная толпа в этой маленькой квартире, задыхающейся от дыма. Кто-то разговаривает с мамой нашего товарища. Она ищет сына. Ее собеседник врет, нагло врет, будто сына здесь нет. Я смотрю на человека, которого ищут. Его здесь скоро и не будет. Брыкается, лежа на полу, извивается змеей, и весь ужас вселенной будто бы заключен в двух расширенных точках его глаз. Глаза, как звери, мечутся по клетке глазного белка. "Его здесь нет, - говорит кто-то матери этого человека.- Конечно, передам, как придет. Нет, нет, я не знаю, куда он мог уйти". "Скорую" не вызываем. Всем страшно. Всем очень страшно.
Перемотка назад.
Насмешливое от друга: "Бери, крутая штука". Соглашаюсь.
Перемотка вперед.
Мы - у гроба, и на нас в упор, не стеклянным, даже стальным взглядом смотрит его мама. Она знает, что мы были с ним в тот вечер и что лгали ей. Она не стала никуда заявлять. Не могу смотреть в ее наполненные кровью глаза.
Еще немного.
Я не хочу быть с ними, не хочу иметь с ними что-то общее. Ухожу от тех, кого называл друзьями. Они зачем-то пытаются найти меня, пишут угрозы в социальной сети. Пишут явно в те самые моменты эйфории.
"Вторник. Ничего нового. Существовал",- говорит Жан-Поль Сартр.
"Жизнь. Ничего нового. Существовал",- говорю я.
Проходит время, а я слишком слаб, чтобы сопротивляться желаниям. Да и бороться уже не вижу смысла.
Идиот.
Прихожу в то место, где всегда можно достать то, что нужно. "Нездоровится?"- спрашивают меня, а я отвечаю, что ношу за пазухой собственный труп и ввожу иголку под кожу, как живительное лекарство. Словно шланг в бензобак авто, словно трубку от аппарата искусственной вентиляции легких в горло.
Еще немного, еще чуть-чуть, и что-то произошло. Что-то не очень значительное, иначе бы кто-то заметил. По-моему, я умер, или ненадолго умер.
И сейчас сижу в этой белой комнате, похожей на палату для обезумевших, и "мотаю" свою жизнь. Ничего не происходит.
Нельзя, нельзя делать так, как я.
Всё.
Комментарии:
Нет комментариев