- Здравствуйте!
Это были его первые слова при встрече. Высокий, худой и чрезмерно выдающийся и с бледным лицом. Именно таким он мне и показался. Он плакал. Минут пять тому назад. А сейчас были только пыльные ручейки на щеках. Самым легким было тогда ответить. Но я промолчала. Жалость. Да, появилась она к нему и к его существованию. Хотя, может я ошибаюсь. Он говорил, что он прожил самую насыщенную жизнь, чем все другие люди. Я его изначально не понимала. Но потом, после его смерти… жалость мешала мне понять все и принять все это. Я его знала только 5 дней. Они были долгими и включали в себя одну жизнь, его жизнь.
- Я - художник, а вы?
Это было удивительным, то, что он был художником. Что для художника самое главное? Умение увидеть необъяснимое, необычное и несуществующее в нашей жизни и показать нам это? А что он мог? Этот художник был слепым. И сидя рядом со мной на скамейке, он смотрел мимо меня, хотя во взгляде читались интерес, любопытство. Он отзывался только на голос. Это помогало ему ориентироваться в темноте.
- Вы удивлены? Вы поражены? И хотите спросить как же так, я – незрячий и могу творить? Да, это правда. У мен есть секрет. Я хочу нарисовать этот пейзаж и попрошу его мне описать. Скажите, какое дерево шумит справ от меня. А на скамейке какого цвета мы сидим? И что за мальчик кричит там, в конце парка.
Я не могла уйти. Я начала рассказывать. Мы просидели до позднего вечера. Я, честно говоря, пыталась несколько раз убежать, тихо. Но меня останавливал его внезапный невидящий взгляд. В конце вечера его лицо стало еще бледнее, а руки дрожали. Это не был простой вечерний озноб. Нет. В летний жаркий вечер на нем был одет плотный костюм и черные толстые брюки. Он был похож на старика, но молодого, лет 35. Мы договорились о встрече на следующий день.
Я думала, что иду в его мастерскую. Но это оказалась маленькая комнатка, заставленная склянками и баночками. Картин не было. Я даже подумала, что попала в ловушку, но не испугалась. Чувствовалась слабость в этом человеке. И опять эти песчаные ручейки на щеках.
- Освободи стол, пожалуйста.
На столе лежали листы, газета и спиртовка. Вдруг я укололась. На столе, под листами бумаги и газет лежали шприцы. Использованные шприцы. Я, не смотря на художника, убрала их. Я знала, что он следит за каждым движением, только как он знал, что я именно сейчас делаю.
- Расскажите о своей жизни. Я уверен, у вас очень милая история жизни, и вы повидали многое.
- Почему?
- Вы меня не боитесь, и ваши вчерашние попытки убежать от меня, а потом внезапные остановки и тела и рассудка.
- Как вы это узнаете?
- Обоняние. Мне все докладывает обоняние и движение воздуха. Я научился чувствовать каждое мановение воздуха, ветер. Какой он по запаху и по силе. Каждый несет свой ветер, он его хозяин. Иногда даже угадываю характеры людей - хозяева ветра.
- А какой у меня ветер?
- Тихий.
- И все?
- Да. А что надо еще при этом слове – тишина, это единственное, что никогда нас не одолеет, только после смерти. Да и то, может в загробном мире веселье, шум и гам день изо дня. Ее нет в нашем мире.
- Значит, и меня тоже.
- Нет, ты есть, твой ветер – громче тишины. А шприцы у меня, потому что я болен. Итак, ваша жизнь.
Вечером он попросил меня принести мои фотографии, все. А потом мы их рассматривали. Да, мы рассматривали – он внимательно слушал меня и долго держал фотографии в руках. Это был наш второй день.
На третий он показал мне картину. Картину «Вечерний парк». Наверное, бессмысленно говорить, что… все совпадало. Каждое дерево стояло на своем месте, и цвет был тот самый, из парка. И скамейка, и тот самый мальчик, вскинувший руки в мольбе маме остаться еще на недолгое время. И футболка и мишкой. Я сразу вспомнила свои слова:
- На нем изумительная футболка – мишка косолапый и с бантиком на шее.
И бантик на месте, желтый, в крапинку.
- Не может быть. Как вы смогли написать эту картину. Ведь вы как будто все видели.
- Да, я видел, но через ваши глаза. Сегодня вечером придет покупатель, помогите мне ее завернуть. Там в углу ванной комнаты лежит ткань зеленого цвета, принесите ее, пожалуйста.
И снова я наткнулась на шприц.
В комнате всегда пахло гарью. И каждый день начинался с проветривания. Синие круги под глазами художника, его озноб и бессилье. Я не хотела верить. Но вся картинка складывалась и не в его пользу. Везде шприцы, он не видит и вдруг картина, точная копия парка. Нет, это не он.
- Каждый художник мечтает оставить после себя шедевр.
- А вы уже оставили его?
- Нет, но я знаю, какой он будет.
- Неужели?
Я не верила ни ему, ни его картинам. Я взорвалась.
- Я поняла, что вы – не видите, как вы создадите шедевр? Как? Кто вам помогает? А точнее, кто рисует за вас.
- Тихо. Сейчас вы наговорите. А потом будете жалеть, а уже не вернете. Не надо.
- Нет уж, почему у вас по всей квартире шприцы? И эта спиртовка, и этот дым, запах горелого… Что это все? Я не верю вам! Пока не поздно, вызовем скорую, дайте мне помочь вам. Вы еще долго будете жить. Позвольте мне…
Я сидела на полу, держала его за колени и просила, плакала.
- Вам пора домой. Идите. Ваши близкие будут беспокоиться.
- Вы меня выгоняете в одно и то же время? Почему? Пора принимать лекарство?
Дверь захлопнулась. Мне всегда казалось, что он – инвалид, катится на коляске. Но он слепой. Четвертого дня не было. Он был в календаре. А на пятый день он умер. В больнице никто не удивился:
- Видно же, что наркоман, да еще какой.
- Он не создал шедевр.
- Слава богу, что он не создал обычного человека, вот ужас был бы.
Он умер. На похороны пришло только 5 человек – его бывшая жена, коллеги о цеху. Все смотрели на меня и плакали. Я не понимала. Зачем я пришла и почему мне пришло приглашение на похороны. Я его знала только 5 дней. После поминок один мужчина попросил нас всех придти завтра в 3 часа дня в адвокатскую контору. Стало понятно, что художник оставил что-то и мне.
Я пришла. Села. Мне не жаль было этого художника, я его не знала и по нему не плакала, я знала, что он скоро умрет.
- «Я, Александр Васильевич Боткин», - вот как, оказывается, звали его. Я даже не знала его имени, - «оставляю свою квартиру…», - меня это не касалось, я знала, что мне достанется нечто уникальное, ах, вот мое имя, - «Диловой Лилие Аркадьевне оставляю картину «Тихий ветер» без возможности ее дальнейшей продажи и обмена». Картина «Тихий ветер» - это ведь про меня. Я – тихая, как он говорил.
Внесли картину. А с ним и письмо. Картину освободили от ткани, чтобы убедиться, что это та самая картина. Не оставалось сомнений. На картине была я. Восседая на стульчике зеленого цвета и смотревшая в окно. Это был наш первый день в его квартире. И то самое платье – голубое с синей оборкой по краям рукавов и низу. И даже шляпа – с пушистой веткой сирени вокруг. Но это была только одежда. Было еще и лицо – светлое, и родинка возле глаз, и маленький шрамик с правой стороны подбородка.
Вдова заплакала еще пуще прежнего. Взвыла. Ее надрывной голос:
- Да, это его картина, он всегда старался ужасно точно рисовать людей. Да, да, да, это он…
А письмо? Что там?
«Милая Ольга, здравствуйте! Я вас увидел в парке и понял, что вы – мое произведение искусства, и я вас хочу написать. Вы не обижаетесь? Надеюсь, все совпадает.
Эти картины – мои. Я их сам писал. Это не просто, но желание отразить увиденное на бумаге всегда выигрывает в человеке.
Вы спросите – а обязательно было принимать наркотики? Да. Это и есть мой секрет. В этих туманах я и видел все, что вы мне рассказывали. Спасибо большое. Я видел это все в своем марихуанном сне. Можете это называть так. Но мне это помогало воображать и писать. Я уже давно не видел настоящий цвет и свет. И я заново научился плакать.
Я знаю, что умираю, это последняя доза и последний сон, который, к сожалению, я не смогу нарисовать. Хочу, чтобы вы приснились мне. Я знаю, что поступал неправильно, принимая наркотики, но я делал это не из удовольствия, а больше по тем же причинам, что и больной раком – чувствуешь меньше боли.
Не верь глазам -
они соврут без слов.
Не верь словам -
Они врут молча.
Не верь молчанью -
Оно не в подчинении людей.
Не верь всем людям -
Они не видят и не слышат -
В молчанье правду».
После этой исповеди мне все стало понятно. Поэтому он просил меня много рассказывать о себе - мои детские игры и шрамы, мои любимые вещи, платья и шляпы и что я люблю в себе, родинка. Он не видел глазами, но у него оставались его слух, обоняние, осязание, ощущение. Его шедевр – «Тихий ветер».
Комментарии:
Нет комментариев